Честь Воина [CИ] - Вита Алая

только сломить дух можно, лишь если человек сам сдастся. «Победа или смерть», — таков был девиз Мариного Ордена, но сила его была в истинности. С подобным отношением человек становился непобедим для сил Хаоса. Конечно, маленькая девочка не смогла бы этого понять, но теперь… Пожалуй, Алрина перестала бояться Морены.

Ведь Солнце, греющее землю, питается Хаосом, превращая его и всё, что попадает в поле внимания, в энергию, то есть свет и тепло — так сказал Хранитель. А значит и её внутреннее солнышко неподвластно ухищрениям той, кто только и может, что играть на страстях. Наоборот, оно получит пищу и поможет их преодолеть. Главное — не забывать о нём.

Отследила Алрина и те моменты, когда её импульсы, по всей видимости, направляла Мара. Не зря ей тогда смутно казалось, что подсказки приходили извне. Именно так действовали Проклятые. Подталкивали человека на крайности, когда он испытывал ярость, похоть, ненависть, страх. Нет, теперь уже изнутри ощущалось, насколько это разъедающие душу чувства. Были и другие, Стражнице почти незнакомые, но виденные у других: алчность, зависть, властолюбие. Боль разлуки, как ни странно, тоже.

Вырастив своё внутренне солнышко до размеров кулака, девушка поняла, что для любви вовсе не нужно, чтобы Кларед был с нею неразлучно или выбрал её прежде долга. Если они находили друг друга в разных жизнях и всегда ощущали своё родство, что против этого нынешнее расставание? Когда-то она сочла нужным его отослать, теперь он сам счёл нужным уйти. Это ничего не меняло в их связи, пережившей не одну телесную смерть. А может быть, даже укрепляло её. Чувство Алрины сделалось много больше неё самой, и ей было довольно, что он жив и здоров.

За душу айланна переживала немного, конечно, но Волхв говорил, что страх и любовь несовместимы. Где есть любовь, там нет страха; где есть страх, там нет любви. А опасения — те же страхи. Так что любовь её должна быть не просто бескорыстной, а беззаветной, не знать ни малейших сомнений — только тогда она сможет одолеть даже влияние Проклятых, смыть клеймо, которым они привязали его к себе и в посмертии.

Жизнь шла размеренно: завтрак, медитация, немного работы по хозяйству, обед, охота или заготовка дров и целебных трав, снова медитация, ужин, сон. Санат иногда отлучался, чаще всего на день, иногда на несколько. Всегда оставлял дрова, иногда приносил подходившие к концу припасы — муку, масло, свечи.

Лето прошло не то чтобы незаметно, но совершенно без событий. Однако, несмотря на это, при взгляде назад казалось длинным, как половина жизни — так сильно поменялись взгляды Алрины. Даже лицо её стало другим, как утверждал Волхв. Сама же она заметила лишь то, как изменились её движения — стали более плавными и экономными.

Близилась осень, дни стали короче. По вечерам после ужина Алрина любила сидеть у окна, кутаясь в палантин Клареда, и думать о нём, наблюдая, как зажигаются звёзды. Она оттягивала момент стирки дорогой ткани цвета поздних сумерек, как могла, чтобы не лишаться запаха любимого, который всё ещё немного ощущался и напоминал о счастливых днях: ароматная вода для волос, смешанная с его помтом и терпким духом их страсти.

Здесь небо казалось таким близким, словно поднимись на ближайшую вершину — и сможешь коснуться Пути Мелвина рукой. Хранитель объяснил ей, что это такие же солнца, как то, что обогревает их мир, только очень далёкие. И разумные. Выходило, что в её детских фантазиях была доля правды. Им оттуда, сверху, наверняка были видны оба айланна, и Стражница просила звёзды передать ему свою любовь, направляя её вдаль ласковым и спокойным, как долинная речка, потоком.

* * *

К середине осени, когда на горе стало совсем прохладно и неуютно, Санат сказал, что пора идти в люди. Сохранять безмятежность, сидя там, где никто тебя не тревожит, проще простого — реагировать-то по сути не на что. И вся эта благость может слететь от первой же настоящей грубости. Так что пора мол переходить к практике. Тем более, что домик не был утеплён, и ни одежды, ни обуви на высокогорную зимовку у Алрины не имелось. Свои тёплые вещи она оставила в Сагате, а в Арбене ей хватало душегреи, подбитой заячьим мехом, плотной юбки и сапожек на шерстяные же чулки.

Они вернулись в Свободные Княжества тем же способом, что и раньше, только на этот раз Алрине пришлось сесть на свободного от груза коня и сосредоточиться на его гриве, потому что заболтаться, как раньше, у неё теперь не получалось.

Хранитель выбрал для зимовки Бравин и настоял, что им нужно работать с людьми, дабы как следует укрепить её новое мировосприятие. Он притащил из последней отлучки какую-то диковинную лютню, число струн на которой близилось скорее к арфе, и устроил их обоих на постоялый двор, как отца и дочку: себя — развлекать посетителей, а её — разносить им угощение. То есть, снова терпеть приставания.

Но в этом и заключался замысел наставника: подвергнуть девушку частым нападкам, чтобы закалить стойкость духа. Он утверждал, что если ей удастся удерживать ощущение солнышка в груди на том же уровне, что и в горах, то трогать её перестанут.

Однако Алрина зря понадеялась на скорый успех — при первом же прикосновении к своему мягкому месту она потеряла душевное равновесие, и сорвалась бы сразу же, не пообещай ей Волхв, что не позволит поползновениям зайти действительно далеко.

Он хотел, чтобы ощущение собственного достоинства, которое девушка восстановила и взрастила в безлюдных местах, не рассыпалось, как отцветший пушистик, при недостойном поведении других по отношению к ней.

Первый урок пришлось осваивать заново и в новом ракурсе. Наверное, останься родители Алрины живы, а замок не тронут, чему-то подобному научила бы её мать. Смутное воспоминание о том, как та держала себя, служило девушке с одной стороны укором, насколько она одичала, пусть и не по своей воле, а с другой — напоминанием и образцом, как должно быть.

Хозяин постоялого двора вначале поглядывал на пару с подозрением, поскольку Санат выглядел едва лет за сорок, с только начинавшей пробиваться сединой, так что Алрина едва дотягивала возрастом до его раннего отпрыска. Однако Хранитель сумел убедить добронравного гражданина своей ненавязчивой отеческой опекой. Отчасти она служила девушке щитом от претензий, подобных тем, какие ей выдвигали на последнем месте подобной работы. Впрочем, и сам хозяин выглядел не настолько пропащим, как прежний, и посетители у него были не настолько развязные, и вышибала утихомиривал